В издательстве Бомбора вышла книга «Другая школа». «Современная школа больше не работает!» — заявил журналист и писатель Александр Мурашев. Целый год он исследовал альтернативы: детский парламент, дневники без оценок, рэп-баттлы по «Войне и миру», сварка и «гитаростроение» на уроках труда, и другие чудеса в необычных школах по всему миру, чтобы ответить на вопрос: «Откуда берутся нормальные люди?». В результате получилась книга, в которой Александр поднимает самые острые темы российской и мировой системы образования:

Публикуем отрывки из книги.

ПРО СОВРЕМЕННУЮ РОССИЙСКУЮ ШКОЛУ

Я рискну предположить, что мы все с этим согласны. Школа в ее сегодняшнем виде больше не работает. Скажу больше. За последние пару лет знакомые учителя (и не только в России) признавались мне, что все чаще задумываются над пугающим вопросом: для чего сейчас вообще нужна школа?

Если отбросить привычную систему и детские страшилки «без образования устроишься только дворником», в чем теперь ее цель? Какие знания она может дать, когда от информации уже труд- нее защититься, чем ее получить? С каждым классом школьники все меньше понимают, зачем шесть часов слушать о том, что можно узнать за пару кликов в Сети.

И учителя не остаются в долгу. Они прибегают к отработанному десятилетиями стажа приему: подавлению. Трудно смириться, что 13-летний подросток разбирается в этих бесконечных потоках информации лучше тебя. Трудно смириться с тем, что ученики больше не уважают преподавателя только за то, что он старше и больше знает. Человеческая память ненадежна, дату можно перепутать, а каждое слово учителя любой пятиклассник успеет проверить раньше, чем преподаватель закончит фразу.

Пока все сферы нашей жизни меняются на глазах, система образования отчаянно старается остаться прежней. Со своими домашними заданиями, не оставляющими детям возможности даже задуматься, чего они действительно хотят.

Удивительно, как много учителей не выучили самый главный и самый простой урок: без желания передать что-то важное детям пропадает и весь смысл их работы.

Пока все сферы нашей жизни меняются на глазах, система образования отчаянно старается остаться прежней. Со своими домашними заданиями, не оставляющими детям возможности даже задуматься, чего они действительно хотят. С рядами парт и коротким перерывом, действительно напоминающими распорядок дня на заводе. С кипами учебников и постоянным давлением оценками. С учителями, которые давно потеряли смысл профессии и забыли, что, по идее, именно они формируют нас и закладывают все то, кем мы станем в будущем.

ПРО ШКОЛЫ В ФИНЛЯНДИИ

Стоило журналистам написать, что Финляндия отменила предметы в школах, и мир буквально сошел с ума. Новость перепечатали на всех языках мира, а толпы людей бросились выражать свое восхищение и непонимание. Что в действительности произошло в Финляндии, можно было выяснить только одним способом: стать «учеником» самому. Что я и сделал в школе Ressu в Хельсинки, раньше всех в стране применившей новый метод преподавания. Более того, в августе 2016 года в школе приняли еще более экспериментальную программу, и уже сейчас можно понять, к чему она привела.

Уроков в традиционном понимании теперь действительно нет. Их место заняли «разделы».

Опережая события, я позволю себе спойлер: то, что я увидел, просто снесло мне голову. Начиная с этой строчки, будет очень много слов, которые с трудом поддаются адекватному переводу на русский. Первое из них — само название новой методики. Финны называют ее phenomenon based learning, и в реальности школьники действительно изучают не пред- меты, а явления. Математика, история и прочая школьная классика никуда не делись, но уроков в традиционном понимании теперь действительно нет. Их место заняли «разделы» (units): в течение шести недель школьники изучают определенную тему с помощью разных дисциплин.

«Явлением может быть тема мигрантов, — объясняет мне директор школы Лина Лиусваара. — То есть социология. К ней добавляется география: откуда приехали эти люди? Почему они приехали? Потом добавляется история: что произошло перед этим? Что может произойти дальше? Есть ли какие-то повторяющиеся события в истории человечества, когда люди перемещаются по миру в поисках прибежища?
Сюда же легко добавить экономику: культуру еды, которую привозят эти люди вместе с собой. Ведь мы, финны, сами кочевники с берегов Волги. Сейчас у нас есть СМИ, и мы можем открыто об этом говорить. Семьсот лет назад у нас не было таких средств, но «явление» было: люди в поисках лучшего меняют место жительства. В этом и есть «феномен»: изучать не предмет, а смысл через предмет».

Вопросы ученикам не задаются — они должны придумать их сами. А учитель помогает им прийти к собственным заключениям. Для финской школы именно в этом основа всего образовательного процесса.

Позже я много раз увижу это своими глазами: вопросы ученикам не задаются — они должны придумать их сами. А учитель помогает им прийти к собственным заключениям. Для финской школы именно в этом основа всего образовательного процесса. Школьные коридоры и стенки классов увешаны рисунками и табличками с нашими «запросами»: «кто мы?», «как это устроено?», «как происходят изменения?» «Такой подход мы начинаем практиковать с первого класса, — рассказывает Лина. — Тема для всех одинаковая, но какие запросы они делают и как к ней подойти — дети решают сами. Вот это раздел четвертого класса. Сейчас тема «Кто мы такие?».

Каждый год подход к феномену меняется. В первом классе это «Кто я такой? Откуда я? Каков мой родной город Хельсинки? Мои корни, откуда мои родители и ближайшее окружение, жил ли я в другой стране и как мы прибыли в Финляндию?».
Теперь же центральная идея — изменения, через которые проходят люди на разных этапах жизни, и как они влияют на то, как мы воспринимаем себя. Физические, социальные, психологические изменения. Как вы себя воспринимаете? Как это влияет на ваши отношения с другими? Это ключевые концепции, платформа ученика. Начиная с пятого класса всё идет еще глубже. Мы начинаем искать связи между вопросами, рассматриваем, как вещи сочетаются определенным образом, больше и больше создаем сеть связей в своем мозгу».

В прошлом году восьмиклассники захотели обсудить вопрос абортов, что наверняка повергло бы в шок россиян, напуганных историями о сексуальном воспитании в западных школах.

Мигранты — тема хоть и актуальная, но не самая острая. В прошлом году восьмиклассники захотели обсудить вопрос абортов, что наверняка повергло бы в шок россиян, напуганных историями о сексуальном воспитании в западных школах. «Девочки объясняли дилемму внутри этого феномена: в мире есть такое явление, как аборт. Но что за ним стоит? Как мы принимаем это явление и как не принимаем? — говорит Лина. — И дискуссия, и письменные работы на эту тему были глубокими. Учителя помогали детям правильно подойти к этическим дилеммам и ресурсам, которые они искали. На подготовку такой работы уходят недели. Это были не только эссе, кто-то делал презентации и видео. Рамок в выборе тем фактически нет, главное — этика. А этично то, что ты сам считаешь хорошим и плохим, правильным и неверным».

ПРО ПИТЕРСКУЮ ШКОЛУ «АПЕЛЬСИН» ИЗВЕСТНОГО ПЕДАГОГА ДИМЫ ЗИЦЕРА

Встречая на входе парковку для самокатов, сразу понимаешь: эта школа не похожа на те, что ты видел раньше. «Как происходит, что наши дети рождаются любопытными и любознательными, хотят засунуть палец в любую дырку, до всего дотянуться и всё потрогать, — но вдруг им исполняется семь лет, и родители говорят: «Дима, им совершенно ничего не интересно?» — Зицер задает мне риторический вопрос, одновременно переходя к цели создания школы. — Поэтому главное — не упустить этот момент. Сделать так, чтобы дети визжали от того, что занимаются тем, что любят. Если мы хотя бы минимально выполнили эту задачу — то уже, как мне кажется, заработали на хлебную карточку».

Ни в одном из классов со стеклянными стенами я не вижу знакомой картины, где дети сидят рядами и молчаливо внимают учителю. Наоборот, тут поощряется, чтобы ученики общались между собой.

К школьникам здесь не просто прислушиваются: «Апельсин» управляется детским парламентом, который обладает абсолютной властью. Ни одно решение взрослого (и директор с учителями не исключение) не имеет силы, если оно не было принято и утверждено учениками. «Это странное представление, что если сказать детям «делайте что хотите», то они всё вокруг разнесут, — говорит Дима. — Всё наоборот. Они с удовольствием будут заниматься тем, что им сейчас представляется актуальным и важным».
Парламент выбирает всё — вплоть до музыки, которая звучит здесь вместо пронзительных школьных звонков. «Мне кажется, придумать звонки было намного тяжелее, чем этого не делать, — говорит Зицер. — Получается разделение «сейчас я тружусь, а сейчас отдыхаю», из-за которого потом в жизни начинается сумасшедшая сбивка».

В этом году парламент выбрал «Белла Чао» Горана Бреговича. Четыре минуты легкой музыки, за которые можно успеть спокойно доесть завтрак, прийти на урок, а по пути даже немного потанцевать — что школьники и делают здесь каждое утро. Ни в одном из классов со стеклянными стенами я не вижу знакомой картины, где дети сидят рядами и молчаливо внимают учителю. Наоборот, тут поощряется, чтобы ученики общались между собой.
«Если на уроке тишина — скорее всего, он проходит на кладбище, — говорит Дима. — Когда ты приходишь к другу попить чаю или вина, вы же не молчите, как два дурака, верно? В жизни мы постоянно разговариваем: я просто не могу усвоить материал, если мы не общаемся».

В том, чтобы выйти из класса, нет никакой суперидеи. Это же базисное право: если человек хочет в туалет, он может встать и уйти.

На этом свобода не заканчивается: дети могут без вопросов уйти с урока, выбрав пойти на другой — или не ходить на них вообще. «Взрослые часто спрашивают, почему у нас стеклянные стены, — говорит Зицер. — А я задаю им ответный вопрос: как вы сами считаете? Обычный ответ: «Чтобы можно было контролировать учителей». На самом деле это сделано для того, чтобы человек из коридора видел, что происходит внутри, и мог зайти на любой интересный ему урок. В прошлом году у нас был рекорд: шестилетний мальчик просидел на всех уроках истории пятого класса. Весь год.

В том, чтобы выйти из класса, тоже нет никакой суперидеи. Это же базисное право: если человек хочет в туалет, он может встать и уйти. Надо было придумать сделать так, что ребенок должен поднять руку и отпрашиваться. В этом смысле я бы рад гордиться, но чем? Что я детей отпускаю пописать?»

У передозировки свободой есть только один побочный эффект: дети из других школ поначалу «проверяют систему» и подолгу не посещают занятия. «Я часто признаюсь, что считаю выбор одним из самых главных навыков нашего времени, — говорит Зицер. — И если я по-честному хочу, чтобы дети научились выбирать, то мне также хочется, чтобы на урок они приходили минимально осознанно, а не потому что им сказали «тащи сюда свое тело».

В школе есть особая должность, которая называется «друг». Может, детям нужно какие-то секреты рассказать. На должность «друга» мы взяли двадцатилетних ребят, самому молодому другу — семнадцать.

Иногда дети из других школ настолько травмированы, что слово «урок» у них равняется слову «зло» или «унижение». Один парень не ходил на занятия год. Что я делал? Ничего. Он сам в какой-то момент начал интересоваться, почему чуваки все-таки ходят на математику. Пошел сам — вроде ничего, не бьют. На английском сидят, киношку смотрят. И так тоже начал ходить».
На этот случай в школе есть особая должность, которая называется «друг». «Мы понимали, что для детей учителя могут быть «старперами». Может быть, мы с чем-то не справляемся. Может, детям нужно какие-то секреты рассказать, — говорит мне Дима. — На должность «друга» мы взяли двадцатилетних ребят, самому молодому другу — семнадцать». «Если представить это в виде семьи, то я — как старший брат», — объясняет мне суть работы «друг» Бен.

Всё услышанное мной лучше всего проявляется в расписании. Единственные «условно обязательные» предметы здесь только первые два часа. Дальше школьникам приходится выбирать. «Обрати внимание: трех-четырехлетним нужно сделать такой выбор дважды в день, — показывает Зицер на доску с разноцветными надписями, которая служит расписанием. — Я не могу одновременно пойти на шахматы и шитье, и такой выбор они могут делать каждый раз. В старших классах я уже должен выбирать на длительный период — пойти мне на русский, английский или на математику».