Талантливая и красивая ученица Леонида Хейфеца Наталья Мотева сразу после окончания ГИТИСа попала в МТЮЗ — под крыло к одной из самых ярких и неординарных режиссеров современности Генриетте Яновской. Главные роли в театре, признание коллег и критики, работа в кино, в том числе и  у Алексея Германа в ленте «Трудно быть богом», которая в марте 2015 года была удостоена семи премий «Ника».

В родном театре Наталья  познакомилась со своим будущем мужем Николаем Ивановым – популярным актером театра и кино, знакомым широкому зрителю по многочисленным телевизионным работам. За 18 лет совместной жизни у них родилось пятеро детей:  Аглая ( 2005), Фома (2008), Пелагея (2012 ), Дуня(2012), Игнатий (2016).

 — Наташа, в доступных в интернете интервью  с вами везде информация, что у вас четверо детей. Когда же родился пятый?

Игнатий родился в мае три года назад. Он пятый по счету  ребенок и второй мальчик в семье. Я очень хотела еще одного мальчика. И родила. Тема детей закрыта.

— Как справляетесь?

— Сейчас я одна с детьми, мы обходимся без няни, так как я не могу себе ее позволить. С младшим сыном при необходимости сидит моя старшая дочь. Я перевела ее на очно-заочную форму обучения в школе.

— Не боитесь ее перегрузить заботой о младших детях, тем более в непростом переходном возрасте? В многодетных семьях  у старших детей из-за этого в будущем возникает часто отторжение материнства и отцовства.

— Одно дело – спихнуть на ребёнка другого ребенка  и пойти полежать на диване или смотаться с подругами в кафе. А когда дочь видит, как мама трудится — это другое. У нас были проблемы во взаимоотношениях, когда ей было 12.  Но это, скорее, было связано с началом ее пубертатного периода, чем с перегруженностью. В подростковом возрасте ребёнок может проснуться утром совсем другим человеком. Как в фильме, где герои меняются телами. Ее штормило. Теперь пока все тихо. 

Она видит, сколько усилий я прилагаю, чтобы мы жили хорошо и делает  все, что в ее силах. Разумеется, когда она иногда остаётся одна по хозяйству с 4 ребятами, то бывает непросто…
Есть старший сын, с которым у них вечная борьба за первенство. Ему только будет 12, но переходный возраст с его психическими и физиологическими изменениями уже вступил в свои права: он чувствует себя мужчиной. То есть она старше, а он мужик — и непонятно, кто главнее. 

— А у него есть зона ответственности в семье?

— Когда, предположим, он остаётся один с «мелкими» дома, я точно знаю, что с детьми ничего не случится. Потому что сын — это единственный человек, который не разрешает Игнатию, например, бегать  с карандашами или с набитым ртом. Ну, вот такие простые вещи, но они, как правило, в многодетных семьях со временем притупляются. 

Самое сложное – дисциплина. Прибрать, вовремя покормить – вся эта организаторская деятельность, которая стоит во главе угла, когда у тебя много детей и ты должен четко их организовывать.  Вот это дочери, конечно, не удаётся, потому что они её просто не слушают. Они меня-то, бывает, не слушают. Потому что я не ассоциируюсь у них с: «А, ну, быстро всё убрали!»

Я работаю  с 9 до 6. Игнатий должен быть в садике целый день, даже если он не хочет туда идти. Надо, потому что я должна уйти на работу.

— Сейчас среди мам с популярен тайм-менеджмент. Не пробовали?

— У меня никогда в жизни не было точного графика. Артисты вообще живут завтрашним днём: завтра премьера, завтра репетиция и так далее. А потом хлоп —  и репетицию в 11 часов ночи отменили. Или наоборот, назначил ещё две. Так мы и жили. И дети соответственно  жили так же. Тем не менее, мне всегда хотелось внести какую-то определенность в распорядок дня. И вот сейчас, в связи с новой работой, так и получается. Я работаю  с 9 до 6. Игнатий должен быть в садике целый день, даже если он не хочет туда идти. Надо, потому что я должна уйти на работу. 

— Расскажите о своем втором высшем образовании, которое, как я понимаю, вы совсем недавно получили.

— Я училась в МГППУ (Московский государственный психолого-педагогический университет) три с половиной года. Это был ускоренный вариант,  вообще учатся пять лет. У меня красный диплом «Психологическая помощь населению с использованием дистанционных технологий». Сейчас работаю над кандидатской диссертацией, написала два пособия: «Практикум по психодиагностике негативных эмоций детей младшего школьного возраста» и сборник коррекционных методов для детей, для родителей и для специалистов «Практикум по психологической коррекции негативных эмоций детей младшего школьного возраста». 

— Как вам удалось получить второе образование с таким количеством детей, при этом оставаясь актрисой МТЮЗа?

— Я вообще ни разу не уходила в декрет, пока работала в театре. Я всегда репетировала беременная, а потом выпускала спектакли. Каждый следующий грудничок у меня находился в гримерке  с няней. Я привыкла к этому ритму жизни.

— Почему возникла  идея второго образования? Эта была потребность или жесткая необходимость? Я знаю, что многие актрисы создают себе тыл, понимая всю зыбкость своей профессии.

— В какой-то момент я прислушалась к себе и поняла: у меня все уже было, я все сыграла: много главных ролей, я всеми любима, мой режиссёр в театре меня обожала, и я платила взаимностью. Я и сейчас смогла бы играть  только для неё одной (для художественного руководителя МТЮЗ Генриетты Яновской – прим.ред), мне все равно, сколько зрителей в зале. Это какой-то особенный контакт: химия, что-то неземное, необыкновенное. 

Всё уже было — я ничего не хочу. Да мне больше ничего и не светит в театре с четырьмя детьми;  буду играть третий гриб справа, а этого я не смогу вынести.

Я выпускала премьеру «Та самая Дульсинея» с режиссёром Виктором Крамером, репетировала главную роль. Коля очень трудно давал мне репетировать, несмотря на то, что ему не нужно было сидеть с детьми (у нас тогда была няня). Тем не менее, он постоянно мне звонил, требовал, чтобы я заканчивала репетицию и ехала домой. Он человек ревнивый и ревновал меня ко всему, чем я занималась, и ко всем, кто в этом участвовал. И хотя он сам артист и знает, как происходят репетиции, в его представлении, наверное, я должна была  репетировать ночами, а весь день находиться дома в фартуке и с поварешкой в руках. И как раз тогда я снова забеременела в четвертый раз.

Выпускала премьеру уже беременная Дуней. После родов вернулась, и мы восстановили спектакль. Но вскоре постановку закрыли. Именно в тот момент у меня что-то надломилось. Справедливости ради надо отметить, что Коля единственный, кто вступился за этот спектакль, когда было принято решение его закрыть. Мы все молчали. И как раз в тот момент я поняла: всё уже было — я ничего не хочу. Да мне больше ничего и не светит в театре с четырьмя детьми;  буду играть третий гриб справа, а этого я не смогу вынести, так как я довольно амбициозна.

В этот же период Коля стал задумываться о священническом служении, об уходе из актёрской профессии. Мы оба были излишне горячи и дерзки с Гентриеттой Наумовной и ей были какие-то вещи обидны. Я до сих пор стыжусь своих некоторых фраз.

Мысль о том, что мне нужна другая профессия окончательно сформировалась, когда мы репетировали спектакль «Кошкин дом». Я позвонила в университет и узнала условия зачисления. Поступила. Мне было трудно учиться. Надо было полностью  переделывать свой мозг. У меня в период учёбы возникло огромное количество новых нейронных связей.

— Я так понимаю, что серьезные проблемы во взаимоотношениях с мужем возникли давно. Почему же все так долго не могло разрешиться?

 — Обстоятельства сложились так, что мы пришли  к вере и сразу попали к конкретному священнику – о. Дмитрию Рощину (сын актрисы Екатерины Васильевой – прим.ред). И как, вероятно, любой неофит, я наделала тогда много ошибок. Был сложный период в отношениях с мужем, который продолжался довольно долго. Но так как в православной среде существует культ мужчины, мне казалось, что все преодолимо и все еще может измениться: главное смирение и терпение. Батюшка мне говорил: «А ты что думаешь, что любовь это просто чувство? Это неправда. Любовь — это дар, его нельзя купить, приобрести, но его можно вымолить». 

И я старалась изо всех сил измениться; пыталась задавить свою натуру, сущность, забывая о том, что именно такой меня создал Господь: горячей, смелой, свободной, сильной.

Моя степень доверия к духовному отцу такова, что его слова я под сомнение никогда не ставлю. Я могу с ним не соглашаться, но ослушаться не могу. И я старалась изо всех сил измениться; пыталась задавить свою натуру, сущность, забывая о том, что именно такой меня создал Господь: горячей, смелой, свободной, сильной. Когда я говорила недавно со своей подругой, я у неё спросила: «Как же так вышло? Я  же делала все, что нужно было: молилась, постилась, слушалась». А мне моя подруга ответила: «Ну и дальше что? Ты от этого стала человеком с другим характером?» Характер у меня действительно непростой, строптивый и Коля хорошо знал, на ком он женится. Ровно столько, сколько на меня производится давления, столько же рождается во мне и сопротивления.

Сейчас я понимаю: это был классический абьюз и газлайтинг. Тирания и деспотизм, по-русски. Но тогда я доиграла роль хорошей жены до конца.

Постепенно дела у Коли пошли под гору: он мало снимался, работы не было. И чем меньше было работы, тем больше его всё раздражало: что я учусь и закрываюсь в комнате, что ночами пишу билеты к экзаменам, что у меня новая интересная жизнь, в которой ему, как он считал,  нет места. Часто я слышала от него придирки по поводу заброшенных детей и дома. Бывало, что он сердился, что в холодильнике нет трёх вариантов блюд. Словом, я не подходила под его идеальную картину мира, которую он себе представлял.

Мне было ужасно обидно. Я-то думала, что раз он не работает, то может взять часть забот о детях и доме на себя. Мой расчёт тогда был на то, что я отучусь, начну зарабатывать, и нам станет легче жить. Коля же говорил, что не вынесет, если я буду получать больше него. Я терпела.

Отучившись, пройдя несколько курсов повышения квалификации и личную терапию, я понимаю: это был классический абьюз и газлайтинг. Тирания и деспотизм, по-русски. Но тогда я доиграла роль хорошей жены до конца. До тех пор, пока  не поняла, что сейчас выйду в окно. Я уже билась головой об стену, хотя внешне мы выглядели довольно счастливой семьей. Поэтому когда я кому-то говорила, что мы разводимся и размениваемся, люди просто в обморок падали, так как внешне картинка была практически Пасхальная.

Мне очень хотелось играть в театре, но каждый раз, когда у меня была главная роль — я беременела.

— Но возможно это был очередной кризис. Кто же без них живет?

— Это был не кризис. Это было для меня крушением мира. Я поняла, что я всех обманывала. И себя, и Колю, и Бога. Я переоделась в платочек и длинную юбку, обзавелась детьми и домом, оставшись внутри двадцатилетней гадкой девочкой с голубыми волосами, способной любого послать куда подальше. Мне было трудно и страшно всё менять, но на деле оказалось всё куда страшнее и больней.

— Вы сейчас уже в стадии развода?

— Нет ещё, сейчас мы размениваем квартиру. Коля не живет с нами с сентября. Но я каждый день, как на пороховой бочке. 

— Но у вас пятеро детей. Это ваш выбор, ваше совместное решение. Почему при таких отношениях в семье продолжали рождаться дети?

— У меня однозначный ответ: по религиозным соображениям мы не предохранялись и в близости мужу у нас отказывать не принято. Но пятый был только для меня. Я просила. Хотела. 

— Эта христианская позиция так плохо уживается с актерской профессией…

— Да. Мне очень хотелось играть в театре, но каждый раз, когда у меня была главная роль — я беременела. Каждый раз! И понятно, что Генриетта Наумовна на меня совершенно справедливо сердилась, несмотря на то, что обожала. Да, так вышло и мне из-за этого очень трудно. Я не могу найти в себе силы, чтобы прийти и поговорить с ней откровенно. Потому что я её, по сути, предала несколько раз.

— Вы будете уходить из театра?

— Нет, я не собираюсь уходить из театра. Я люблю театр. Это место, где прошла моя молодость. Эта часть меня. В первую очередь – это люди, которых я очень люблю. Но я понимаю, что я должна содержать семью и не могу себе позволить сейчас жить в прежнем ритме.

— Ваша нынешняя профессия приносит вам удовлетворение? В чем  для вас лично ее смысл?

— Есть такая социальная реклама: «если человека нельзя вылечить, то это не значит, что ему нельзя помочь». И как мне кажется — это основа моей работы. Когда я не могу помочь человеку изменить что-либо в себе и в его семье, то я могу хотя бы его выслушать; я могу хотя бы дать ему понять, что он не один. 

— Что конкретно Вы делаете?

— Я консультирую родителей, подростков, даже расширенные семьи вместе с бабушками, занимаюсь коррекционной работой с детьми и с группами детей.  90% обращений – это проблема учебной мотивации. Речь идет о школе.

Ребенок вообще перестаёт принимать решения. В итоге родители жалуются, что их ребенок не может самостоятельно делать уроки.

— Дети не хотят учиться, нет стимула. Но, как известно, не бывает плохих учеников…

— Знаете, что Алексей Ильич Осипов (русский православный богослов, педагог — ред.) говорит по этому поводу? И даже не он сам, он процитировал: «ученик — это не сосуд, в который надо влить, а факел, который надо зажечь». Это обширная проблема, которую не обсудить в двух словах. Главное заключается в том, что раньше школа несла в себе воспитательную функцию, а сейчас действительность такова, что эта функция отпала. «Школа должна воспитывать» — считают родители. А школа считает, что этим  должны заниматься родители. Я где-то вычитала на просторах интернета: «Ваш ребенок не пишет на уроке, сделайте с ним что-нибудь» – заявляет учитель. На что мама отвечает: «Ваш ученик сегодня не съел макароны, примите меры».

Раньше как было? Ты утром, например, идешь сам до школы. Это само собой разумеется. Пока ты идёшь по улице, то в этот момент у тебя происходит какая-то мозговая деятельность: ты чувствуешь, осознаёшь себя в пространстве, твои глаза видят, нос улавливает запахи…  А сейчас? Ты не можешь сам дойти от школы до дома: машин слишком много, страшные люди вокруг, ещё что-то. И ты едешь в машине эти 15 минут до школы и из школы. Потом у тебя полчаса на отдых, затем ты быстро делаешь уроки, и тебя опять везут на тренировку или в музыкальную школу. Это такая жизнь, в которой ребенок вообще перестаёт принимать решения. В итоге родители жалуются, что их ребенок не может самостоятельно делать уроки.

Каждый раз мама начинает  пилить ребенка: «Садись за уроки. Что у тебя в первую очередь? Лучше начни с математики». И ребенок не принимает вообще никаких решений.

— Да. Гиперопека, нежелание передать ответственность ребенку…

— Ответственность это такая штука, которую невозможно передать или разделить ее с кем-то.  Ее можно только взять на себя. Я когда консультирую родителей, то рисую кружок, в котором прошу выделить часть ответственности, которую родитель  по факту берет на себя за выполнение уроков. В основном получается 95%, а 5% — ребенок просто пишет то, что ему сказали. Каждый раз мама начинает  пилить ребенка: «Садись за уроки. Что у тебя в первую очередь? Лучше начни с математики». И ребенок самостоятельно не принимает вообще никаких решений. Просто делает так, как ему сказали. Хочет он этого или нет.
Научить ребёнка брать на себя ответственность за выполнение уроков можно и нужно. Не сразу. Постепенно отползать в сторону, чтобы ребенок привык. 

Лабковский  хорошо говорит, он молодец. Это очень грамотный пиар. Но по сути — это хохма.

— А вот Михаил Лабковский говорит, что желательно вообще не делать то, что не хочется.

— Знаете, сколько стоит его часовая консультация? — 60 000 рублей. И люди ходят. Что это говорит о человеке? Он  хорошо говорит, он молодец. Это очень грамотный пиар. Но по сути — это хохма. Прикол. Он дискредитирует в каком-то смысле, конечно, психологию как науку. И мне  кажется, что любой уважающий себя человек хотя бы погуглит его образование. Я бы так и сделала, если бы я, допустим, доверяла кому-то свою жизнь. 

— Вы сами обратились бы сейчас к психологу? Хотели бы, чтобы вам помогли?

— Здесь все зависит от запроса.  Когда ко мне приходят люди, мы с ними обсуждаем, какова их проблема: в какой точке А они сейчас находятся. Я говорю: «Давайте определим эту точку и вы будете пилить до точки Б, а я вас провожу». Сейчас у меня нет проблемы, которую мне необходимо решить. Все проблемы бытовые, насущные, не психологические. Я сейчас хожу только на супервизии.

— Когда вы лично осознаете , что помогли человеку, какие эмоции испытываете?

— Это вообще супер! Мне  кажется, что это даже лучше, чем на сцене играть. Часто люди приходят и говорят: «Я хочу, чтобы вы мне сказали, как мне жить дальше». Сложность в том, чтобы объяснить, что это так не работает. Важно найти внутри самого человека силу, на основе которой он сам сможет преодолеть трудности,  разрешить вопросы, поставить цели и достигнуть их. 

— Как вы думаете, помогает ли вам в вашей новой профессии тот конкретный  опыт, который вы получили?

— Как показывают исследования, результативность терапии вообще никак не зависит от того, какого пола психолог и есть ли у него, предположим, опыт развода, если он работает с разводящимися парами. Большая часть – 70% зависит от самого человека, который приходит к психологу: насколько он настроен на то, чтобы ему помогли. Ведь  самое трудное, что может быть — меняться самому. 

Дома я снимаю тапочки психолога и я — мама. Могу повысить голос иногда, могу наказать.

— Хорошо. А если наоборот: как вы применяете полученные знания внутри своей семьи?

— У одной моей коллеги муж говорит, когда она приходит с работы домой: «Так! Иди тапочки логопеда сними, пожалуйста». Психолог — это такая же работа, как и любая другая. Если ты кондитер, например, и готовишь бесконечно одни сладости, то  через какое-то время дома тебе скажут: «Слушай, ну давай уже макароны поедим или отбивную какую-нибудь».

И когда ты начинаешь дома находиться как на работе, дети  очень чётко это понимают. Это две разные роли. Конечно, если  я задамся целью, то достигну желаемого. Но дома я снимаю тапочки психолога и я — мама. Могу повысить голос иногда, могу наказать.

— Дети тяжело переживают ваш развод?

— Родители у детей — это две ноги. Если у тебя одной ноги не достаёт, какой бы она ни была – косолапая она или хромая – то ты все равно можешь передвигаться сам. А если одна нога исчезла, то ходить невозможно. Можно прыгать, но ходить трудно. И в этом, конечно, вина взрослых. 

— Если не осталось любви друг к другу, то, по-вашему, бессмысленно оставаться вместе и сохранять семью?

— Я привыкла, что если человеку будет плохо, я  возьму все на себя, понесу, а потом, когда человеку станет легче, а мне вдруг станет тяжело — он мне поможет. Я думала, что именно все так и устроено в отношениях. Даже если нет любви, то есть взаимовыручка, уважение, дружба. Но мой личный опыт показал другое.

— Но какая-то особенная связь между детьми и отцом существует?

— Если человек не вовлечён в жизнь своих детей, то никакой связи не возникает. Сейчас мы хорошо, тихо живем. Никаких препятствий к общению отца с детьми  нет. Препятствием может являться только нежелание кого-то из них. 

— Как дети сейчас относятся к вере? Ведь для них сложившаяся ситуация в какой-то степени крушение христианских идеалов. Нет ли протеста? 

— Сейчас всё, конечно, сложно. Старший сын говорит: «Я не верю в Бога». Я стараюсь на него не давить. Не хочешь идти в храм — не иди. Он меня спрашивает: «Зачем ты-то туда ходишь?» Я говорю: «Слушай, во всех ужасных ситуациях я молилась, Господь меня слышал и помогал мне.  Я верю и буду ходить в храм, потому что моё сердце там находится».

Когда Фома задается вопросами существования Бога, я всегда говорю ему, что это хорошо: главное не отступать от этих вопросов, пока не дашь себе ответ. В разные периоды жизни у него будут разные ответы. Я убеждаю его: «Пусть сейчас все не очень хорошо, пусть ты так думаешь, но главное не уходи из храма, не откалывайся».

— Никто из детей не хочет пойти по родительским стопам и быть актером?

— Аглае я сознательно отбила желание быть актрисой. Она знает изнаночную сторону, и для неё, мне кажется, это достаточная мотивация, чтобы не получать эту профессию. Любительских театров огромное количество. Играй там, наслаждайся зрительским успехом, аплодисментами, цветами. Это же прекрасно. Я это все понимаю. Тем более, что ты очень талантливая. Но пусть у тебя будет что-то, чем ты можешь себе кусок хлеба заработать. Потому что актёрская профессия — это 90% удачи. 

— Вы сейчас сами обеспечиваете семью?

— Да, уже целый год. В сентябре прошлого года я вышла на работу. Но из-за того, что много платных кружков, мне бывает сложно. Коля мне помогает деньгами, когда может. 

Нам сложно, потому что у нас не больные дети, не собачки. У нас психологическое просвещение, информирование

— Я знаю, что вы  — один из инициаторов создания сайта «Осинки-Апельсинки». Расскажите об этом проекте.

— Действительно, у меня есть замечательный социальный проект «Осинки-Апельсинки», который мы создали с моей однокурсницей Наташей Фишер. Нашему проекту уже три года. Это дистанционная психологическая поддержка родителей. Любой родитель из любой точки земного шара может задать у нас на сайте осинки-апельсинки.ру вопрос и получить в течение 4-5 дней ответ профессионального семейного или детского психолога совершенно бесплатно. 

— Социальный бизнес предполагает какие-то финансовые вливания?

— Сейчас мы пытаемся выйти на гранты и это довольно болезненно. Если говорить честно, то деньги в основном дают на детей с проблемами здоровья, на животных очень хорошо дают. Нам сложно, потому что у нас не больные дети, не собачки. У нас психологическое просвещение, информирование. Но спустя три года, можно сказать, что это приносит колоссальную пользу.

Предположим, ребёнок в три года переживает нормативный кризис: орёт дурниной «я сам!», никого не слушает, обзывается, делает всё наоборот. Родители не в курсе, что это нормальное поведение, в результате которого ребёнок перейдёт на новую ступень развития и хотят только одного: чтобы ребёнок снова стал послушным. А какой у нас арсенал воспитательных методов? – Правильно, наорать и отлупить.

И сколько бы мы книжек умных не прочитали, пока нам индивидуальные рекомендации не выдадут с опорой на наши личностные особенности, пока нас не пожалеют и не посочувствуют, ничего с места не тронется. Потому что психика человека так устроена: меняем шаблонное поведение только в крайнем случае.
Дистанционная психологическая помощь имеет возможность поддержать и информировать родителей, принимая во внимание особенности нашего общества. Мы любим людей, любим свою работу и особенно любим детей, интересы которых мы защищаем.

***
Вопросы: Светлана Бердичевская, фото: Яна Савина